В статье «Ты же выжил, солдат…» («Искра», 3 февраля 2022 года), мы поведали о судьбе народного умельца, фронтовика Александра Ивановича Бартова (1911-2005). При подготовке публикации использовали, в том числе его воспоминания, хранящиеся в архиве Кунгурского музея-заповедника. Сегодня мы ещё раз к ним обратимся. И вот почему. По нашим данным, через немецкие лагеря прошли около 400 воинов Кунгурского полка (136 из них погибли, 153 - освобождены, о судьбе 109 человек ничего не известно), и лишь один оставил воспоминания о жизни в фашистской неволе. Публикуем их с небольшими правкой и сокращениями.

ИЗ ОКРУЖЕНИЯ - В ПЛЕН

Прибыли мы в Белоруссию на ст. Дретунь (в 416-й стрелковый полк Александра Бартова призвали на второй день после начала войны, 23 июня 1941 года - В.О.).

Наш лагерь воинской части уже был разбит налётом самолётов. Я был рядовой, телефонист, связист. Мы ещё не обмундированы и не получили оружие, а многих уже не досчитались - были убиты и ранены.

Получили противогазы и винтовки на 2-й день. Пошли на пополнение в г. Краславу. По пути наша часть попала в окружение… Окопаешься, займёшь позицию, а немцы уже далеко впереди. Ночью шли лесами, днём спасались от налётов самолётов. Там и шли на восток. С перестрелками. Так и все отступали. Батальон был разбит.

Стали выходить из окружения группами. Командиров уже не было. Ушли - кто куда. Одно спасение - днём пробирались болотами. Связи между ротами, взводами нет. Был случай - стреляли друг в друга. Связь только через связных по направлению ориентира - вот там такой-то батальон и рота. Идёшь, а он уже ушёл. Идёшь обратно к своим командирам, вспоминаешь обстановку, где и что пришлось узнать.

О питании говорить нечего. Питались когда как. Галеты сухие - 2-3 штуки. Иногда помогали колхозы - давали хлеба кусок, кружку молока, ещё что-нибудь. А потом ничего не было. Шли мы уже группами. Нас было 6 человек.

Просили мирных жителей. У кого есть - покормят, у кого нет - откажут. Другие скажут: «Идите к Сталину, он накормит вас». Всё было.

Убита лошадь, от неё уже пахнет. Отрезали кусок. А как сварить? Немец увидит огонь… Так и бросили.

Под Невелем нас окружили фашисты. Прижали к озеру. …Голод не тётка. Пошли вечером в один дом к крестьянину (названия деревни не помню). Он немцев хвалит, их порядки, а у нас, по его словам, всё плохо. Сказал: «Вчера бомбили немцы, убили двух коров. Вот наварил мясо». Наложил большое блюдо, дал хлеба по куску. Пошли поспать в овин, сарай, выставили пост наблюдения - 2-х человек, а остальные заснули. Да и, наверно, нас подвёл крестьянин. Идёт хозяин, идут два немца. Зашли к нам, а мы сидим в яме. Наставили на нас оружие, сопротивление не могли оказать, проспали.

ИЗ ЛАГЕРЯ В ЛАГЕРЬ

Повели нас по линии фронта. Укрепление - большое. Пришли в лагерь военнопленных. Поле большое, огорожено колючей проволокой, небом крыто. Это было 23 июля 1941 года. Кормили один раз в сутки. Давали кусок хлеба 200 граммов, 1 литр супа с брюквой, нечищеной картошкой. Но суп ещё надо во что-то налить, подставляли жестянки ржавые, пилотки, кто что нашёл...Вот так жили. Холод, дождь, нет уборных. Кругом мокрый песок. Так и спали. Для раненых был «равир» (больница). Одна палатка небольшая, что там говорить о помощи - перевяжут и иди, ищи себе местечко, где повыше и нет грязи.

Немцы ходили, набирали группы, человек 20-30 - каменщиков, плотников... А тут весь лагерь, все специалисты. И меня взяли. Привезли в лагерь «Гебенроде» (Восточная Пруссия). То же самое небом крытое поле. Сказали: «Вот стройте для себя». Начали ходить на работу. Корчевали мелкий лес, рыли канавы, заливали фундамент. Носилки большие, пятеро накладывают, несут двое. Говорим: «Поменьше кладите, ребята». Они говорят: «А вон стоит немец, он нам за это наложит». Все истощены. Несут носилки, и вдруг у кого изменит сила - упадёт. Тут его сразу пристрелят, берут другого.

Построили фундамент, но жилья нет. Дали палатку нашу, русскую. Натянули четыре палатки. Это было в конце сентября. Появилась крыша над головой. Каждый знал своё место. На подстил сена нет, использовали кто что нашёл - траву, мешки из-под цемента.

…Строили лагерь «Гайда круг». Насчитывалось, по слухам, 12 тысяч военнопленных. Дожило до весны 1942 года 2,5 - 3 тысячи человек. Условия были ужасные. Подъём - 7 часов утра. Кормили утром - 1 литр чая, это вода, заварена листом брусники. Обед - 0,5 литра супа с нечищеным картофелем. Вечером - 1 буханка хлеба на 5 человек. Хлеб - с опилками или привезут без опилок, наполовину заплесневелый. Это 250 граммов. Чайная ложка маргарина и кусочек кровяной колбасы, 30-40 граммов. Вот и всё.

30 НОЯБРЯ 1941

Не забуду вовек этот день. Рядом с нами стоял барак. Все в нём померли. Был холод. Раздели покойников догола. Положили у барака штабелем. Хоронить возили на двуколке, телеге, по 10 человек, «мит команда». Клали умерших друг на друга, забрасывали слоем земли, и опять ряд. Свалили тела в овраг, лог этот сровняли (это рассказ военнопленного из этой бригады). Я работал в этой бригаде недолго.

Шкатулка из соломки - работа А.И. Бартова. Фото: Кунгурский музей-заповедник

«ХОЧУ СДЕЛАТЬ КОРЗИНКУ»

Начали корчевать лес. Там сосняк молодой. Земля - песок. Корень у сосны длинный, тонкий. Я надрал пучок. Пошёл строиться в колонну. Меня остановил немец, кричит: «Комас». Я сказал: «Нисфарштейн». Он кричит: «Долмечакомас». Переводчик спросил меня: «Что несёшь?». Я сказал: «Корни, хочу сделать корзинку». Немец сказал: «Надо две». Я говорю: «Долго проделаю». Он пишет записку. Утром я предъявил охране, и меня оставили на месте. Рядом со мной был сосед Саша Животов. Он мог немного говорить по-немецки. С немцем докалякался, он его тоже оставил. Вот и мы вдвоём начали изобретать, конструировать корзины, как сделать… Видал, как чашки для хлеба были плетены. Давай делать. Одну сшили. Вот сидим в палатке, Саша чистит концы корней, а я шью.

По счастью, немцы собрали всех умельцев, отвели в одну комнату. Военнопленный Марко шил корзины из лозы отлично и очень быстро. Коля Чебурнин тоже корзины делал, но не так хорошо. Иван Яковлев, чуваш, - это мастер. Плёл мебель разных фасонов.

Жизнь немножко наладилась. Ходили за лозой с мастером, немцем. Он переводчик. Говорит чисто по-русски, мы его похвалили. Он сказал: «Я тоже русский. Мои родители были ленинградские, петербургские. В 1918 году уехали в Германию. Он дал нам жизнь. Сам жил тоже». За счёт нас сплетёт корзинку, отдаст хозяину. Те дадут картошки, кусок хлеба. Один раз говорит: «Французы едят устрицы, первое блюдо в ресторанах». И вот нашёл эти ракушки… Мы рады. Пошли. Взяли мешки, сумки, противогазы, наполнили ракушками, через вахту пронесли. В бочку с водой ракушки высыпали, давай их чистить. Была печка круглая для отопления. Достали ведро небольшое, сварили. Какая уха хорошая, белая, как молоко, мясо хрустит…

Вот и есть начали. Выйдет запас - просим переводчика, опять наберём ракушек. Поправились, работаем, продукцию уносим на склад немцам.

Фрагмент страницы автобиографии А.И. Бартова

В ТИФОЗНОМ БАРАКЕ

Однажды меня заставили делать немцу корзинку. Ему надо было к утру. Я начал её мастерить с вечера и провозился часов до 7 утра. Наш военнопленный полицай стоял надо мной, орал: «Скорее». Материал ломается, да и я психую. Когда сделал, он говорит: «Не надо, немец уехал». Я не утерпел: «Ах, ты, сволочь продажная, всю ночь стоял над душой, издевался». Взял корзину в обе руки, поднял кверху и дал ему по морде. Раскровил. К вечеру пришёл полицай с немцем и давай меня нажаривать плетью (они ходили с плетьми). Сказал ему: «Если ты хоть продался, но, может, ещё не всю совесть продал. Прости меня, Христа ради». Сам упал на колени.

Бить перестали. Велели мне собирать монатки. Надел шинель. Повели. В лагере был «ревир», больница. Там в тифозных бараках, дощаных, холодных, лежали больные. Раздели меня. Оставили в нательном белье. Взяли у меня шприц крови, граммов 200, и приказали лечь на койку. На койке лежат по 2-3 человека, но тут был один, я стал вторым.

На следующий день я заболел. Температура, весь белый и тифозное состояние. Пайку получу - тут же её унесут, оголодал совсем. К счастью, опомнился. Пайки стал есть. Познакомился с соседом, что спит рядом. Он из Ивановской области, Володя Борисов. Вшей было! Они прямо ползали по нарам и по нам, не били их, стряхивали с себя.

Лежал до декабря 1941 года. Борисов начал чувствовать себя совсем плохо. Однажды ночью лежу, весь одеревенел, но не шевелюсь, чтобы не разбудить больного соседа… Был уговор. Но не вытерпел. «Володя, я проснулся, поворотись». Щупаю его - он холодный, не дышит. Позвал санитара Токина: «Володя помер». Он: «Ну, что давай его смотреть». В руке у него полпайки хлеба, он только раз откусил.

Ещё говорю санитару: «Посмотри у него в головах полпайка завернуто в красную тряпочку». Он достал её, я взял и поел. Я хорошо опять уснул. Договорились с санитаром не говорить, что Володя умер, и наутро я получил порцию супа за него, в обед суп, тоже две порции. Володя лежал четыре дня, а хлеб мне санитар не дал.

Ежедневно в нашем бараке умирало человек 50. Немцы делали учёт больных. В бараки сами не шли: там вошь, тиф. Нас, всех больных, кто может, выгоняли на улицу. А кто не может - тебе пайки хлеба и супа не будет. Давали только поналично. Зима - снег. В нательном белье, тряпка-одеяло на голове, на ногах колодки деревянные. В барак заползёшь - и то хорошо, а то полицай затащит, под задницу напинает - заходи.

Александр Бартов
2000 год

Подготовил к печати
Владислав Одегов

Искра_Кунгур©iskra-kungur.ru

Назад | Главная | Распечатать